В Les Bains Douches все было иначе. Я помню каждый свой неудачный концерт. Они вытравлены в моем мозгу и никогда не исчезнут. Этот был одним из них. Это была катастрофа.

Я выхожу на сцену, а там только этот дешевый микрофон. Нет ни мониторов, ни реверберации. Я начинаю играть. Каждая нота звучит тонко и мерзко, вылетает и тут же умирает. Нет резонанса, нет тона. Если вы играете в одиночку и нет резонанса, вам приходится играть все сильнее и сильнее, все быстрее и быстрее, чтобы наполнить комнату звуком. Я был измотан уже через пятнадцать минут и видел, что эта толпа ультрасовременных французов уже объявила меня скучным после первых трех.

Я знаю, что лучше уже не будет, поэтому просто говорю спасибо и спокойной ночи и иду в гримерку, где полно людей, принимающих наркотики.

Знакомый парень из Нью-Йорка лежит на полу и судорожно ищет под диваном свои работы. Он кричит. Кто-то приходит за кулисы и говорит, что все будут в ярости, если я не сыграю еще. Люди заплатили кучу денег за билеты. Я говорю: "Нет, они ненавидят это. Зачем им еще что-то, что они ненавидят? И это звучит так, что, черт возьми, они должны это ненавидеть".

Зербиб возвращается и говорит, что зря так рекомендовал меня в статье и не мог бы я еще немного поиграть. Я возвращаюсь и играю еще немного, правда, только для Зербиба, а потом ухожу.

Это было не музыкальное заведение, а место, где можно было увидеть и быть увиденным. Тогда я очень болезненно усвоил, что в будущем нужно быть осторожным с местами, где я играю, и убедиться, что оборудование будет приемлемым, хотя это практически невозможно контролировать.

Были заказаны еще три концерта: один в Пуатье, один в Лионе и один в Женеве. Я поссорился с Фабрисом из Les Bains Douches из-за денег на авиабилеты и уехал из Парижа в Пуатье. Я начинал чувствовать себя не очень хорошо. У меня пропал аппетит.

До этого я принимал героин всего десять раз, причем в течение довольно длительного периода времени. Я никогда не принимал его три дня подряд, как это было в Париже. После того как я принял его десять раз или около того, я только начал чувствовать: "Эта штука великолепна. С его помощью действительно можно творить. Они лгали мне о героине.

Но теперь я чувствовал себя не очень хорошо и начал предполагать, что это наркотическая болезнь. Я понятия не имел, что такое наркотическая болезнь, и мне не у кого было спросить, ведь я был в дороге.

Я сел на поезд до Пуатье и выступил там с концертом. По дороге в поезде я думал: "Черт, я в Европе, они заплатили мне, чтобы я приехал сюда, они заплатили мне, чтобы я играл музыку. Это нечто особенное в жизни человека. Это действительно так.

Я выступал перед Карлой Блей. Поскольку это был настоящий мюзик-холл и потому что это была Карла Блей, оборудование было хорошим, а звуковая система - отличной.

Ди Шарп, милый маленький барабанщик, который когда-то играл с The Lounge Lizards, заглянул ко мне в гримерку. Я рассказал ему о Париже, о том, как плохо все прошло, о том, что меня постоянно тошнит и я не знаю, что с этим делать.

Всем нам знакомы такие моменты, когда все идет наперекосяк, и вам просто необходимо, чтобы хоть один человек вас услышал. Так вот, Ди Шарп сделал это для меня. Он услышал меня. Он сидел и слушал меня.

Вскоре после этого он умер, и это разбило мне сердце. Я так и не смог отплатить ему за то, каким человеком он был для меня в тот момент. Я послал его вдове все деньги, которые у меня были на тот момент, но к черту деньги, деньги - это не настоящая валюта, когда дело доходит до дела.

-

Я чувствую себя не очень хорошо. Я сажусь на поезд до Лиона, и мне назначают выступление в колледже. Что со мной не так? Я болен наркотиками? Вот что такое наркотическая болезнь? Я выпиваю бутылку Pernod и выхожу на концерт. Студенты заказали это шоу. Оно неорганизованное, и в огромном зале всего около сотни человек.

Трое парней, сидящих примерно на полпути назад, подначивают меня. Я играю фразу, и из-под пальто парня, закрывающего лицо, доносится сильный звук. Сегодня все идет хорошо, и я злюсь, что меня преследуют. Мне нужно искупить свою вину перед Парижем. Я не собираюсь мириться с этим.

Они издают еще один пукающий звук, и я прекращаю играть. Я аккуратно кладу рожок на сцену, затем спрыгиваю в кресла, выхожу в зал и встаю в ряд перед тремя парнями, которые издавали все эти пукающие звуки. Им около двадцати, они не большие, но и не маленькие.

"Если я услышу от вас еще хоть один звук, я выйду сюда и выебу вас. Вы все поняли, мелкие засранцы?"

Они выглядят испуганными. Я говорю серьезно, и они это видят. Зрители бурно аплодируют.

После шоу я все еще не могу есть, и каждый раз, когда я пытаюсь, меня тошнит. Я один в Европе, и как бы я ни наслаждался этим волнением, что-то не так. Парень из колледжа, который рекламировал мероприятие, возвращается и говорит, что забыл сделать афиши, поэтому никто не знал о концерте. Не мог бы я взять половину денег?

"Да, я, блядь, против. Ты должен заплатить мне за все".

Он называет меня американским бизнесменом, говорит, что я не артист, но в конце концов платит мне. Мне предстоит еще один концерт в Женеве.

Я приезжаю в Женеву, и там меня ждут отношения художника и покровителя. Меня приглашают на ужины в дома невероятно богатых людей. Очень снобистские, они должны первыми познакомиться с новой модной вещью из Нью-Йорка. И они чопорны. Иногда, когда я встречаю таких людей, застывших на идее, что их деньги делают их лучше других людей, они настолько чопорны, что я удивляюсь, как они умудряются размножаться.

Поэтому я не могу есть и на званых обедах навожу ужас на всех, спрашивая, не знают ли они, где можно достать героин. Я убежден, что болен наркотиками.

Но даже если бы я не был болен, у меня никогда не получалось в таких ситуациях. Все художники, которых я знаю, - а если вы посмотрите на список самых продаваемых ныне